– Станут искать террористов и убийцу. Повсюду. Нам придется прикрыть ненадолго лавочку. Может быть, отпуск взять.
Мак-Нэлли нетерпеливо махнул рукой. – Ты только подумай. В течение недели или двух эти парни намерены искать колумбийцев и придурков, которые пытались покончить с Бушем и Куэйлом. Будет время решить свои маленькие проблемы, чтобы, когда гвардия уйдет, мы могли и дальше спокойно заниматься своими делами. Вот что я имею в виду. Времени на подготовку у нас мало, и поверь мне, все, чего копы уже добились, теперь уйдет, как вода в песок, гвардейцы – это не полицейские. Это сплошь механики и продавцы обуви. Для них главное – сцапать колумбийских недоносков. Усек?
– Да, – ответил Билли Инрайт, слизывая растаявшее мороженое, готовое вот-вот скатиться по палочке ему прямо на пальцы. – Я понял, куда ты гнешь.
Спецагент Фрэдди Мюррей ломал голову над тем, как скоординировать поиски убийцы, когда ему позвонил один из экспертов-радиотехников.
– Только что получена запись, мне бы хотелось, чтобы ты ее прослушал.
– Кто?
– Фримэн Мак-Нэлли. Разговаривал со своим адвокатом.
– Мы не сможем это использовать.
– Я знаю. Но послушать стоит. Очень интересно.
– Приноси.
И Мюррей снова окунулся в дела. В лаборатории ФБР идентифицировали тип шин того автомобиля, на котором убийца уехал из зоны отдыха на Потомаке, откуда он стрелял по вертолету. Мюррей разбил район Большого Вашингтона на секторы и послал агентов в каждый из них, чтобы они опросили все торговые точки о шинах этого типа. Если они не добьются результатов, придется расширить район поисков. А Фрэдди прекрасно осознавал, что поиски скорее всего положительных результатов не дадут.
Здесь требовалась самая обыкновенная, кропотливая полицейская работа, и будь у него побольше людей и достаточно времени, результаты не заставили бы себя ждать. Проблема заключалась в том, что Мюррей испытывал недостаток и в том, и в другом. И тем не менее, как бы громко ни вопили политики, какие бы сроки они ни устанавливали, убийца не будет пойман раньше, чем его удастся схватить. Рано или поздно народным избранникам придется с этим смириться. Но пока до них доходит, агенты вроде Мюррея вынуждены затыкать дыры.
В течение трех минут он дважды прослушал пленку. Все верно, голос Фримэна Мак-Нэлли. Фрэдди узнал бы этот голос из сотни других.
– И что все это значит, – спросил он эксперта. – Вся эта пленка?
– Не знаю, кусок про друзей достаточно ясен. Я хочу посадить кого-нибудь этому Т. Джефферсону Броуди на хвост, чтобы выяснить, кого он считает "нашими друзьями".
– У нас нет людей.
– Хотя бы одного или двоих.
– Нет! У нас вообще никого нет. Отложи пока пленку и займись делом.
– Тебе виднее, ты – начальник.
Не успела за экспертом закрыться дверь, как раздался телефонный звонок.
– Мюррей.
– Харрисон Рональд. Что происходит?
– Включи телевизор, – отрезал Мюррей. Времени у него и так не было.
– Я не про балаган насчет убийцы. Я имею в виду обвинительное заключение и Большое жюри, тоже мне умник.
– Пока отложено.
– Помнишь меня? Такого маленького и сочного черного червячка, который десять месяцев болтался в выгребной яме у тебя на крючке?
– Возможно, на следующей неделе. Я дам тебе знать.
– Ты позвонишь. Ха! А я, выходит, должен сидеть здесь, засунув нос себе в задницу, пока ты не объявишься, чтобы разбираться с этими ребятами?
– Харрисон, я...
– Интересно, каким по счету стою я в твоем проклятом списке?
– Харрисон, я понимаю, к чему ты клонишь. Но не я здесь решаю, что важнее. Я позвоню...
Фрэдди умолк, когда понял, что Харрисон Рональд уже повесил трубку.
Члену Конгресса Саманте Стрейдер было чуть больше пятидесяти и она носила модную стрижку. Представляя избирательный округ, в который входила столица государства, она занимала одно из самых безопасных положений в стане демократов и фактически до конца своих дней обеспечила себе место в Конгрессе. Проведя в водовороте столичной жизни двадцать лет, Сэм Стрейдер воплощала в себе предубеждения всех американских белых женщин среднего и высшего класса. Бескомпромиссная, антимилитаристка, ревностная феминистка, следуя политической моде, она придерживалась левых взглядов. Она подвергала гневным нападкам профессиональное лицемерие своих коллег по Конгрессу, будучи абсолютно уверенной в собственном чистосердечии и беспорочности.
Политические карикатуристы находили ее привлекательной для своих рисунков.
Эта женщина, которая отличалась необычайной чувствительностью к любым проявлениям мужского шовинизма, обладала также смелостью заявлять представителям прессы: "У меня есть и влагалище, и мозги, и я с успехом пользуюсь и тем, и другим." При малейшем, пусть даже призрачном, упреке она не снисходила до оправданий, – она швыряла встречные обвинения, метала их, как гранаты, особенно если поблизости находились журналисты, так, чтобы до их ушей долетал грохот разрывов. Ее жертвы, большинство из которых имели и мозги, и пенис, но никогда не отваживались хвастаться и тем, и другим, мудро держали рот на замке и поджидали благоприятного случая.
Таким образом, Сэм Стрейдер легко могла представить себя – острый язык, мозги и все прочие прибамбасы при ней, – уютно устроившейся в Овальном кабинете в качестве первой женщины – Президента Соединенных Штатов. Она с достаточной настойчивостью и постоянством проводила кампании, преследуя цель убедить остальных смотреть на нее ее же глазами. Политические обозреватели, способные объективно оценить ситуацию, считали, что у нее нет шансов стать Президентом, до тех пор, пока республиканская партия в самоубийственном порыве не выдвинула на этот пост Джима Беккера.